Он лежал в этом гробу почти полностью прикрытый белым покрывалом, с закрытыми глазами и безмятежным выражением лица. На поминках многие упоминали, как тема жизни и смерти пронизывала его романы и как всем казалось, будто и о том, и о другом он знал что-то неизвестное всем нам, более глубокое, недоступное, но верное. И, глядя на него, почти такого же белого, как в последние недели болезни, но вдруг такого расслабленного, невольно думалось, будто он и правда знал что-то за пределами и, уйдя, перестав мучится, остался этим новым и неизведанным вполне доволен.
Из всех хороших воспоминаний, увы, его повторяющиеся жесткие просьбы «опусти перегородку» врезались больше всего. У него в глазах тогда было какое-то бешенство и бесконечная боль. И, возможно, это всего лишь оправдание моего мозга, как отпустить его легче, понять, а не пусто поверить, что сейчас ему и правда лучшие, спокойнее и дышится проще.
Он выглядел иначе. И, хотя я видела его именно таким вот уже больше года ужасной болезни, как и сказали его друзья, это, конечно, или хотя бы от части, был не он. Он был уже давно где-то еще. В параллельном измерении, в перевернутом мире. Человек с фотографий, смотрящий с экрана, смеющийся, в окружении друзей и пейзажами десятков стран, называвший меня «ушастый» и «махотма», он уехал куда-то, где ему интересно, пишется и теплый ветер с моря. Его отражение, изможденное болезнью и лежащее перед нами, было словно чистилищем, словно собирательным образом страданий и недугов, которые отмучилась и уходят.
Его лицо закрыли белым покрывалом, положили сверху несколько букетов и нажали какую-то кнопку. Гроб начал медленно плыть вниз, отражаясь в слезах собравшихся, и, спустя пол минуты глухо опустился о пол этажом ниже в каком-то загадочном, наверняка мрачном месте. И в этот момент он действительно ушел. И, знаете, не умер, а именно ушел, спустился, уехал или что-то угодно еще, но, главное, просто оказался где-то еще.